Однажды после работы, Ларин сидел в парке на скамейке и пил пиво.

Пиво было вкусное, но очень быстро кончилось. День был тяжелый, и он имел право. Выставив в ряд три пустых бутылки, Ларин стал размышлять о смысле жизни. Погода была превосходная и располагала к позитивному восприятию настоящего и к оптимистичному настрою на будущее. Конец мая. Вечер не спешил заканчиваться и переходить в сумерки, а теплый ветерок разносил ароматы цветущей черемухи и сирени.

На соседней лавочке сидел пенсионер. Тоже один. Очень древний такой пенсионер, с палочкой и в сильно потертой одежде. Сидел, почти не двигаясь, изредка моргая, и задумчиво смотрел на кроны деревьев. Пока Ларин медленно посасывал пиво, он и сам временами смотрел на деревья. Но больше – на чинно ходящих или быстро шагающих мимо людей и проезжающие за деревьями машины.

Люди были разными, как сама жизнь. Уставшая женщина с пакетами, явно думающая, что ещё нужно готовить и стирать. Юная парочка, ищущая место для уединения. Пара спорящих о работе мужчин, спешащих на какую-то встречу. Девочка, гордо вышагивающая с породистым щенком на поводке – явно недавнее пополнение в семействе. Пробегающая вереница спортсменов разных возрастов, сосредоточенно дышащих друг другу в спины. Глядя на них, ты словно подглядывал в нечто, чего лишен сам. Где-то лишен добровольно, а где-то – волею судьбы.

Деревья же были красивые, но скучные. Но старик сидел, уставившись на деревья, когда Ларин только пришел, и продолжал это занятие до сих пор, не отвлекаясь. Его голубые глаза на иссохшем лице подернулись влагой, но он не отводил взгляда, наверное, уже час, или даже больше - трудно сказать.

Ларин снова посмотрел в том же направлении, куда вглядывался пенсионер. Минуты три он старался вдумчиво выискивать, что же там такое было. Может птичье гнездо, или шаловливая юркая белка? Но нет - кроны каштанов, берез, рябин, кленов. Ничего кроме. А пенсионер всё смотрел. Ларин не выдержал и обратился к нему:
 - Простите, дедушка, вы все время смотрите на деревья. Неужели это вам настолько интересно?
Пенсионер повернулся к Ларину, прищурился, разглядывая его, и улыбнулся. Казалось, что он удивлен столь глупому вопросу – точно древний философ Диоген, которого спросили, почему тот живет в бочке.

- Нет, внучок. – ответил наконец старик слегка дрожащим голосом, - Эти деревья мне вовсе не интересны.
- Тогда почему же… - начал задавать новый вопрос Ларин, но не окончил его. Дедушка закивал головой и закрыл глаза.
- Когда я гляжу на листву… А она такая молодая!.. – тем не менее стал отвечать старик, - Меня никто не отвлекает и не мешает смотреть вглубь себя. Я же так стар, внучок, какой листва станет в ноябре… Я многое стал забывать… Моя жизнь наполнена смыслом до тех пор, пока события, в ней произошедшие, всё еще меня волнуют и тревожат. Если я забуду помнить о них, я перестану быть. В прошлом, когда я был юн, как эти листья - моё счастье, моё горе, мои страдания и радости. Сам посуди, что может быть более важным для меня? - и старик снова повернулся к старому каштану.
Ларин тяжело вздохнул, встал, собрал бутылки, и пошел к остановке.

- Бутылочки оставь, внучок. - догнал его голос пенсионера. Ларин вернулся к скамейке, поставил бутылки, и положил под одну десять рублей. Каштан тихо сочувственно покачивал кроной, люди бегали и ходили по дорожкам парка, унося с собой свои жизни. Пятница заканчивалась.

Однажды Ларин зашел в магазин за пивом и хлебом.

Ну и за рыбкой к пиву. В магазине было прохладно, и к прилавку тянулась молчаливая очередь. Когда на улице почти тридцать градусов, и солнце напекает макушку, очередь в прохладном полу-подвальчике кажется привлекательной. Мужики разглядывали витрину с алкоголем, пара женщин приценивались к сыры и колбасу, продавщица лениво отвешивала два килограмма картошки, пытаясь выбрать поровнее и покрупнее. У входа, куда проникало жаркое дыхание июльского полдня, сидел охранник, уставившись в клейкую ленту, увешанную мухами, словно новогодняя елка шарами, и обмахивался сложенной втрое газетой.

Лестница за раскрытой дверью скрипнула, и Ларин обернулся, ведь чего-то надо было делать. В дверь вошел мужчина, слегка ободранного вида, и подошел к Ларину.
- Вы крайний? – спросил он голосом человека, явно недовольного очередью, и Ларин кивнул. – Не пропустите инвалида-сердечника?
Ларин не знал, был ли мужчина инвалидом, или очень уж торопился купить поллитру. Но спорить не стал, и тихо указал жестом вперед себя. Тот слегка улыбнулся и обошел Ларина. Продавщица глянула на мужчину равнодушно и продолжила на видавших видах счетах высчитывать рубли за картошку и хлеб.

- Простите, - «инвалид-сердечник» обратился к женщине перед ним, - не пропустите…
Люди, осознав, что так тот просочится до самой кассы, начали тихо роптать. Вполголоса. Женщина посмотрела на него критическим взглядом, и промолчала. Тот вздохнул и настаивать не стал.
- Инфаркт? – уточнил у мужчины Ларин, сам не понимая, зачем.
- Да, вот год назад угораздило. – тот, словно обрадовавшись, решил ответить, - Отлежался в санатории, но врачи говорят, что в жару нельзя особо на улице. Вот, домой спешу.
- Водки купить он спешит. – с усмешкой пробормотала дородная дама, отходящая с тяжелым пакетом от кассы.
Ларин тоже так думал. Но кто он такой, чтобы судить людей?

К кассе подошел подошла другая женщина. За ней сделал пару шагов мужчина в чистой рубашке с коротким рукавом и в выглаженных брюках. У него явно был протез, заботливо спрятанный в штанину, но по его походке было видно, да и слышно, что правая нога у него – железная.
- Может вас пропустить? – женщина, уже стоящая у прилавка, обернулась к «аккуратному».
Ларин смущенно подумал, что та, очевидно, давно заметила, что сосед по очереди – инвалид, но пропустить решилась сейчас. Словно в противовес «инфарктному», которому очередь не поверила.

- Да нет, спасибо. – ответил одноногий, - Чего уж там, постою. Тут прохладно, а уж как я запарился, пока шел сюда. До чего же жарко, согласитесь!
- И не говорите. – женщина, указала продавщице на палку колбасы, с облегчением перевода разговор на банальные темы. – Полкило взвесьте, пожалуйста. И сыра костромского грамм триста. Но все же я предложила, инвалиды же вне очереди могут проходить.
- Я, конечно, инвалид, но я же мужик. Постою. - одноногий рассмеялся.

Охранник выкрикнул что-то, похожее на пожелание здоровья в традиционной русской форме, с матерком, а Ларин подумал, что это был очень сильный контраст с «инфарктным», но говорить ничего не стал. Да и если подумать, то сейчас в стране каждый второй считай, что инвалид. То бишь ведет неполноценный образ жизни. Ни спорта, ни работы нормальной, ни семьи, ни увлечений. Пиво да водка. Тут пол-очереди таких инвалидов. Да и сам он за пивом стоит. Так что кто он такой, чтобы судить других, того же «сердечника»? Правда вот, этот каждый второй может пить бросить, да работу найти. Может махнуть рукой и перестать быть инвалидом. Это очень легко, когда ты инвалид только в собственном сознании. А ногу не отрастишь. Так что уважения «аккуратный» явно заслуживал.

Тем временем, женщина, довольная сыром и колбасой, покинула магазин, и очередь дошла до инвалида.
- Брат, - поманил тот «инфарктного», - Подходи, вместе пробьем.
Тот, обрадованный, слегка извиняясь, обошел молча стоящих перед ним пару мужчин и женщину, и стал что-то тихо говорить одноногому.
- Так, нам посчитайте, пожалуйста, кочан капусты средний, банку тушенки, хлеб черный, бутылку ноль пять. – сообщил «аккуратный» продавщице.

Ну, всё ясно. Мужик и правда за водкой стоял. Женщина, стоящая перед Лариным, хмыкнула, получив подтверждение собственных слов, и повернулась к Ларину.
- За водкой, говорила же. – сказала она. Ларин не стал отвечать, и уставился в прилавок.

Когда через три минуты одноногий и «сердечник» отходили от прилавка, водка была в руках «аккуратного», а второй с благодарным лицом держал пакет с капустой, консервой и хлебом. Женщина скривила лицо, а Ларин снова ничего не сказал. Кто он такой, чтобы судить людей, если он даже не умеет их читать?

Однажды Ларин поехал в командировку.

Поезд уныло стучал колесами по стыкам рельс, ветерок задувал в открытое окно вагона. Общая плацкарта. Духота. Запахи грязных носков, водки, солений, табака и пота. Негромкие тосты из-за стенки, похрапывание соседа с верхней полки, решившего поспать днем, бубнеж двух бабок на боковом сидении. Ларину было тоскливо и противно. Ехать еще почти шесть часов.

За окном, возле которого ему посчастливилось сидеть, мелькали мелкие деревушки с разрушенными коровниками, покосившимися сараями и новыми спутниковыми антеннами на крышах. Иногда можно было заметить телят или овец на небольших холмах, или даже маленькие стада вдоль речек, мосты через которые состав быстро пролетал в своем стремлении на север.

Пробежавшая по коридору проводница объявила пятнадцатиминутную остановку в каком-то городке, названия которого Ларин даже не знал. "Наконец-то!" - мелькнуло в голове, - "Можно покурить, купить пивка, подышать воздухом.". Появились дополнительные пути, поезд начал торможение.

Народу на перроне было немного - в основном бабушки, торгующие редиской, пирожками, южными, привезенными фруктами. Мороженщик, пользующийся огромным спросом. Пара попрошаек, невнятной национальности и внешности. Два алкоголика в тени вяза, громко спорящие по поводу того, куда и откуда идет состав. И всего два-три человека, ожидающих то ли пригородную электричку, то ли другой состав дальнего следования.

Ларин купил мороженное вместо пива. Так захотелось. Отличный тамбовский пломбир. Быстро съел первую порцию, покурил, и пошел взять еще пару стаканчиков в дорогу. Кое-как отвязавшись от бабушки с пирожками, он пошел к своему вагону, благо до отправления оставалось минут пять.
У самого вагона стоял старик лет восьмидесяти. Он, шепелявя и криво улыбаясь, спросил:
- Ш Машквы, шынок?
- Нет, дедуль. Ближе. – ответил Ларин, откровенно не желая разговора с незнакомцем на такой жаре.
- Ну-ну. Как там, в Машкве? Всё ворують? У нас тута ворують. - глаза деда загадочно заблестели, будто он выдавал страшную тайну. - Все ворують, вот те крест! Власть воруить, милиция воруить, рабочии и те ворують! - дед неистово перекрестился и сослепу поклонился электрическому столбу.

- Да не знаю я, как там в Москве, - отмахнулся Ларин, но потом решил не спорить с глуховатым дедом. - Может и воруют в Москве, а может и нет.
- Да кудыть там нет! – дед звонко протянул букву «ы», - Ворують, и не спорь! Гляди ж у кажного чиновника машина швоя, немецка! Как жеж не воруя такую купишь? Вот, то-то и оно, не купишь! - старик махнул рукой, сплюнул сквозь в щель в зубах и достал пачку сигарет сомнительной марки.
Ларин усмехнулся. Логика деда была неоспорима, простая, мужицкая такая логика.

- А ты, дедусь, что тут стоишь-то? Встречаешь кого, или едешь куда? – спросил он, доставая свои сигареты.
- Да кудыть мне ехать? – снова протянув «ы», ответил дед, - Я ж тут родилшя, тут, бог даст, и помру. В войну отъездился ш швое. Две пули в голове, нога порежана. - дед продемонстрировал жестами, где именно пули, и где нога порезана. Левая нога была на вид слегка короче правой. Видать операция была знатная.
- Так ты ветеран, дедусь? – Ларин протянул деду зажженную сигарету, на которую тот смотрел с неким вожделением, - Поздравляю тебя с победой! Девятое мая недавно же было.

Ларин подумал, что сигареты мало, достал из кармана стольник, и, пожав деду руку, оставил стольник в его щуплой ладони. Старик, не моргнув глазом опустил руку в карман, вынул руку уже пустой, и стал обнимать Ларина.
- Ты, шынок - хороший человек! Едишь ш шамой Машквы, а меня поздравить не забыл! Я ж вшю войну отшагал, на первом белорушком! Ой и повидал! А теперь глядиш, да и не поздравит никто. - у деда блестели слезы.

- А родня, дедусь? Внуки? Правнуки? - Ларин сделал неуклюжую попытку вырваться из объятий старика-ветерана.
- Э, милой.... Шын у меня есть, иль был. Шорок лет назад в Машкву на штройку поехал работать, да и ошталшя там. Поначалу приижжал, да пишал мне пишьма. Оженилща тама, шыновей двух родил. А потом пишать перештал. А я шлал пишьма, шлал, а мне вернулишь все, с пометкой, что такие больше и не живут тама. И вшё. Живут у меня где-та в Машкве шын, двое внуков, а можно ужо и правнуки, а я и не знаю, как они там живут. Вот и хожу кажный день, поезд с Машквы вышматриваю. Можно и узнаю, как там живут-то, в Машкве. Мне-то тут вшё одно помирать - не миновать, а хоть быш внуки мои там хорошо жили. Не воровали хоть быш... - Старик заплакал.

Ларин стоял и не знал, что тут можно сказать в ответ. Вышла проводница, предупредила, что поезд отходит. Ларин попятился к вагону. Дед напоследок схватил его за руку:
- Ты, шынок, как шнова в Мошкве будишь, поищщи, вдрук там найдешь шына да внуков моих. Коневы мы. Дай им весточку, что жив ищо их штарик. Да накажи, чтоб не воровали. С богом шынок, с богом!

Ларин заскочил в поезд, который уже набирал ход. Еще минут десять стоял он в тамбуре. В его кармане тихо таяли стаканчики пломбира, уложенные в пакетик, а на глазах сохли на ветру, задувающем в открытое окно, слёзы.

Однажды у Ларина был выходной, и он поехал на речку.

Планы были самые, что ни на есть обычные, летние – искупать и пожарить шашлык. Для себя одного. Просто, чтобы отдохнуть на природе.

Автобус высадил его за полкилометра от пляжа, о котором ему по пути поведали местные жители, и Ларин с рюкзаком оказался возле проржавевшей остановке с переполненным мусорным баком. Вокруг были луга. Просто холмистая местность и море травы, еще некошеной. Запахи июльских цветов, пряные и плотные, наполняли воздух. Высоко сновали бойкие стрижи, а вокруг Ларина вились какие-то мухи или жуки. От остановки через луг на холм вела протоптанная тропинка, а через дорогу был какой-то магазинчик.

Ларин зашел в помещение и осмотрелся. Тут был холодный квас – в такую жару совсем не хотелось алкоголя. Взяв мороженого и пару литров кваса, он, поедая пломбир, двинулся по тропинке к пляжу.
Удивительно, но издалека ему показалось, что народу на пляжу маловато. Всего пара женщин, одна постарше другой лет на десять, с мужчиной, который скорее был мужем более младшей из них, или просто другом, сидели возле палатки. Всё. Возможно, дело было в том, что сюда трудно было проехать на машине. Ларин обрадовался. Будет здорово.

Однако, подойдя к берегу, он понял, в чем было дело. Пляж был замусорен до безобразия. Битые бутылки (и как можно разбить стекло о песок?), окурки, жестяные и алюминиевые банки, пакеты, остатки чьих-то трапез… Да, здесь совсем нельзя было отдыхать. И что же делать?

Решение пришло спонтанно – Ларин развернулся, и пошел обратно к магазинчику. Когда он заходил за квасом, заметил, в там был и небольшой «хозяйственный» отдел. Пятнадцать минут, и он вернулся к пляжу с упаковкой больших черных пакетов, перчатками и даже с граблями. Ну что же, можно ведь и для людей постараться?

Он положил рюкзак на наиболее чистый пятачок, надел перчатки, глотнул кваса из бутылки, и начал уборку. Сначала прошел и собрал крупный мусор, полностью заполнив два больших пакета. Потом начал грести – пляж был примерно метров пять в ширину и метров тридцать в длину – обширная площадь. Но он знал, что если оставит хоть кусок с мусором, то ему это не даст отдохнуть.

Разобравшись с окурками и стеклами на песке, он обратил внимание на прилегающие кусты и заросли травы. В них обнаружилось штук десять стихийных свалок. Всё это он собирал, и уже штук шесть пакетов стояли в ряд, заполненные и завязанные. Прошло часа два. Хотелось купаться, но, казалось, еще чуть-чуть и всё.

Проходя за палаткой с троицей отдыхающих, он услышал бормотание: «Наконец-то прислали кого-то прибраться». Усмехнулся. Но, возвращаясь в обратную строну, увидел, как одна из дам, постарше, кинула пустую пластиковую бутылку прямо в кусты за палаткой.
- Девушка… - сухим от жары голосом пробормотал Ларин, - Ну что же вы? Хоть бы до пакета донесли, я ж собираю, а вы мусорите.
- Вам платят, вот вы и убирайте! – прикрикнула «дама». Она явно была настроена поскандалить. Ларин настроен не был. Он вздохнул, натужно улыбнулся, вытащил бутылку из кустов, и сунул ее в пакет. Бог им судья.

Еще минут пятнадцать спустя, он, раздевшись, наконец-то окунулся в теплую воду. Как же здорово. И ощущение того, что он сделал доброе дело, добавляло удовольствия к жизни. Наверное, ему это было не менее необходимо, чем пляжу.

Поплавав вволю, поныряв до более прохладной водицы на дне речки, он стал сооружать мангал для шашлыка. Конструкцию он привез с собой, как и угли. Всё было готово – мясо уже насажено на шампуры, оставалось только разжечь и пожарить. Чем он и занялся. Солнце медленно катилось к закату. Пока угли занимались, он решил сходить к магазинчику, и утащил с собой пару пакетов – на большее, увы, не хватило сил. Их он оставил у остановки в надежде, что мусоровоз, который выбирает мусор из урны на остановке, заберет и их.

Вернувшись уже с пивом, которого теперь вполне хотелось, Ларин поставил мясо на дошедшие угли, открыл бутылочку, и стал наслаждаться жизнь и запахом мяса.
- Вы посмотрите, как рабочее время тратит, а! – услышал он громкий разговор женщин от палатки на другом конце пляжа. Снова усмехнулся. Эти «люди» не испортят ему настроения. Хотя они, нарочито громко обсуждали, куда же смотрит местная администрация, и откуда таких лентяев понабрали.

Мясо удалось. Он поел, взял пустую бутылку из-под кваса, наполнил ее несколько раз водой, и залил угли. После чего искупался еще раз. Как прекрасна жизнь!

Солнце почти дошло до заката. Мужчина из палатки бренчал на гитаре что-то из военных песен, а его дамы равнодушно слушали, временами косясь на Ларина. Он аккуратно, в перчатках, донес угли до воды, затушил их окончательно, и вывалил в один из пакетов, сложив туда же весь свой мусор – бутылки в основном. Собрал и вымыл мангал, упаковал его в рюкзак. Посмотрел на грабли и оставшиеся пакеты. Решил пакеты оставить тут – вдруг кто-то воспользуется. А грабли всё же забрать с собой.

Когда он, накинув на плечи рюкзак, взял грабли и еще один мешок, пошел по тропинке обратно к остановке, он услышал крик вслед:
- Эй, а остальное-то кто убирать будет?
Кричала, ожидаемо, скандальная женщина. Ларин обернулся и улыбнулся. Ничто и никто не испортит этот выходной, решил он.
- Не сорите! – прокричал он в ответ, и помахал рукой.

Солнце зацепило верхушки леса за холмом, в лугу стали стрекотать сверчки.
- Лентяй! Жаловаться буду! – услышал Ларин крик, и засмеялся. Ему показалось, что даже Солнце смеется за его спиной – так трепетала его тень на траве. Но это, конечно же, от дневной жары…