Виктор умер. Это было бы больно, но боли нет. Это было бы обидно, и он бы злился сам на себя и на Ольгу, которая предала его. Но эмоций нет в Нигде. Разум, опустошенный и очищенный, блуждал лабиринтами хаоса, средь мелькания образов и пейзажей, средь какофоний звуков и мешанины запахов. Всё это было уже неважно. Остановившееся сердце не билось в груди, дыхания не было, да и само тело существовало лишь в его воображении и памяти. Вечность длинною в миг. Миг, длящийся вечность. Холодные мысли, в которых он вновь и вновь перебирал события последних минут жизни…
-… Витя, ты зачем приехал? – Ольга была зла.
- Лучше объясни мне, что ты тут делаешь, Оля. – он старался был спокойным, хотя эмоции бурлили в нем. Сейчас, из Ничто, эмоции казались ему нелепыми, им не было места в разуме, лишенном тела и гормонов. Но тогда, зайдя в гостиничный номер, и увидев там свою девушку в одном халате, сидящую в кресле перед столиком с открытой бутылкой шампанского, он бесновался. Нет, он не обнаружил никого другого. Ничьей одежды, обуви. И бокал для шампанского был один. Но что это всё значило?
- Я не обязана тебе ничего объяснять. Ты следил за мной? – Она стояла, всем видом выражая гнев. Тогда он злился еще сильнее оттого, что это она что-то ему предъявляет. Нет, согласитесь сами: его девушка после трех лет отношений сообщила, что поедет навестить сестру в Митино, но приехала в гостиницу в центре, в которой номера сдавались с почасовой оплатой. Да, он следил за ней, но лишь потому, что Олег, муж Олиной сестры, еще три дня назад сообщил, что до четверга они уедут в Суздаль. Веры не было в Москве. А Оля не знала, что Витя с Олегом сдружились и переписывались. Как глупо она попалась. И как мерзко сейчас перекладывает вину на него.
Стой, Витя. Это не сейчас. Это Тогда, когда он еще не умер. А сейчас он анализировал себя и ее, мечась в переливах галактик и атомов под звон ржавых сабель и шелест северной листвы.
- Я знал, что ты не поехала к Вере. Вера с Олегом уехали. Лучше надо врать, Оля. – сказал он.
Девушка отшатнулась, и отвела взгляд. Ага, попалась.
- Где он, шлюха? – крикнул Витя.
- Нет никого, дурак! – Оля заплакала, и упала в кресло, задев локтем столик. Тот пошатнулся, и полупустой бокал шампанского упал на него, разбившись, и растекся пенистой жидкостью по всей поверхности. Капли стали стекать и капать на ковровое покрытие. Почему-то сейчас, в Никогда, это казалось важной деталью, но раньше он не обратил внимание на то, как красиво падали эти капли.
- Я вижу, что нет! – крикнул он в ответ, с досады отступив на один шаг. – Он уже ушел? Скорострел? Или только скоро придет?
Оля плакала и молчала.
- Шлюха. - Витя плюнул под ноги, и ушел. А что было делать? Он же не опустится до избиения девушки. Слезы навернулись и ему на глаза. Он шел по коридору отеля мимо дверей, бессчетного, как казалось числа дверей, большинство из которых хранили мрачное молчание, причиной коего могло быть как то, что они «вакантны», так и то, что постояльцы, услышав шум, разумно решили, что это не их собачье дело. Но это сейчас он анализировал эти двери. Тогда же Витя лишь заметил, что из одной двери выглядывает лысеющая голова толстяка с суровым пьяным лицом, а другая, ближе к концу коридора, была приоткрыта, выпуская тусклую полоску интимного красного света. Бордель. Чертов бордель, а не отель.
Выйдя на улицу, он остановился в нерешительности. Ольга так и не окликнула его, не побежала следом. Сука. Ну, это тогда он так думал. Сейчас, несясь по какой-то трубе, причудливо фрактально сворачивающейся в невероятную четырехмерную фигуру, он бы не стал ее называть таким словом. Просто Оля. Да, она сделала ему больно. Но боли больше не существовало. Только красота геометрии и запах волн.
Куда идти, когда ты разбит и жизнь превратилась в ничто? Точно не домой, в квартиру, где всё пропахло ею, где их фотографии, где ее кот, где ее вещи, ее волосы на подушке. Точно не домой. Надо идти бухать. Позвонить паре друзей, и напиться. Может, забыться в таком же борделе, ей назло. Хотя выслушивать от друзей совсем не хотелось. Можно просто зайти в ближайший бар, благо он в центре, и напиться в одиночестве, как это бывает в американских фильмах.
Здесь, в Ничто, эта мысль казалась обычной. Не правильной, не глупой, просто обычной. Да, он принял такое роковое решение, и пошел под моросящим дождем к тусклой витрине какого-то бара через дорогу.
Тут он и умер. Простой удар машины. Тогда он отключился мгновенно, а сейчас, в Нигде, понимал, что всё было логично. Он искал смерти и нашел. Ему было бы жалко водителя, который, возможно, сядет в тюрьму из-за этого ДТП, но тут не было жалости. Просто факт. Водитель, скорее всего, сядет в тюрьму. Он умер. Ольга предала. Водитель в тюрьму. Факты. Такие же простые, как нота «До», звенящая в Никогда. Как цвет бабочки, порхающей над лентой Мебиуса. Как запах спелой синей клубники, падающей с неба, как дождь.
- Что ты хочешь исправить? – в Ничто из Ниоткуда раздался голос.
- Ты Бог? – спросил Виктор, и подумал, что вопрос тут был лишним.
- Что ты хочешь исправить? – Бог не счел нужным отвечать на вопрос, который был бессмысленным по своей сути.
Виктор задумался. Хотелось, конечно же, исправить то, что сделала Ольга. Ее предательство. Но он не мог, не мог исправить другого человека. Не в его власти и не в его праве. Он знал это в Нигде. Исправить что-то, сделанное им? Все его поступки, казалось, были логичны. Он действовал сообразно обстоятельствам и фактам, которые имел. Зачем исправлять? Нет, были в его жизни поступки, о которых он когда-то жалел. Рассуждал, эмоционально, что что-то сделал или сказал, столь же эмоционально, но в другом русле. Эмоции, когда они влияют на твои поступки и суждения, никогда не приводят к истине. Истины не существует, пока существуешь ты. Лишь когда ты перестаешь существовать, истина появляется, и заключается она в том, что ты сделал или сказал лишь то, что мог в тот момент. Как глупо пытаться исправить что-то, ведь это сделал ты сам. А ты сам был таков, каков был.
- Последнее слово. – сказал он Богу. Почему это было важно? Он не знал.
- «Шлюха»? – переспросил Бог, зная ответ.
- Да. Я сказал это последнее слово Оле. Я не знаю, заслужила она его, или нет. Но я не могу исправить это последнее слово.
- Продолжай. – повелел Бог, и воды мирового океана задрожали, вторив его велению.
- Я не могу исправить своё слово. Ведь я его сказал потому, что я был такой, какой я был. Но я хочу исправить самого себя. Другой я мог сказать другое слово. Я бы хотел, чтобы я был тем, кто сказал другое последнее слово.
- Ты понял правильно. – сказал Бог.
Витя открыл глаза. В его душе был покой. Не такой покой, который был в Нигде, память о котором быстро улетучивалась. Это был покой, который бывает, не тогда, когда ты стал безэмоциональной болванкой, а когда ты пришел в согласие с самим собой.
Над ним испуганно склонилась Оля. Она была в халате, в глазах застыли слёзы и испуг.
- Витя, живой! – она схватила его голову.
- Не надо, не трогайте, может быть перелом, надо дождаться скорую! – крикнул кто-то рядом, но Витя поднял руку и махнул ей, зная, что он цел. Он еще помнил Бога, хотя уже забывал суть всего, что видел. В памяти оставался лишь краешек беседы – громогласное как Большой Взрыв «Ты понял правильно». Он уже забыл, что он понял правильно, а через миг забыл и это.
- Прости. – сказал он. Это было правильное слово, он знал. И не последнее, это он тоже знал.
- Это ты прости меня! – сквозь слезы, дрожащими от истерики губами, пробормотала Оля, - Я хотела сделать фотосессию в нижнем белье. Тебе на день рождения. Сняла номер, потому что не хотела ехать в студию. Должен был приехать фотограф. Знакомый Веры, я ему доверяю. Но всё равно боялась, я же не раздевалась при других, я не такая… Я выпила для храбрости. Я не изменяла, но я…
Он закрыл ей губы рукой. Хотелось думать, что рука не грязная. Раздался вой сирены. Скорая.
- Прости. – повторил он вновь. Он почему-то подумал, что кто-то отпустил его, чтобы он именно это сказал. Но это было не всё, что он должен был сделать.
- Водитель. Он не виноват. – пробормотал Витя. Скажите полиции, водитель не виноват. Я выскочил на дорогу.
Оля закивала, и Виктор осознал, что всё еще держит руку возле ее губ, ощущает ее сбивчивое дыхание. Такое живое, такое безвинное и такое любимое.
- Когда меня отвезут в больницу, ты не сиди со мной. Со мной всё в порядке, я знаю. – сказал он вновь. – Я точно знаю это. Хотя не могу объяснить, почему. А ты езжай домой, там Макс не кормлен.
Она улыбнулась. И в ее улыбке было отражение радуги, появившейся после дождя из синей клубники.